Зигмунд Фрейд. «Толкование сновидений»

МАТЕРИАЛ И ИСТОЧНИКИ СНОВИДЕНИЙ

Когда из анализа сновидения об инъекции Ирме мы увидели, что сновидение представляет собою осуществление желания, мы прежде всего заинтересовались тем, открыли ли мы тем самым общий характер сновидений; мы заставили на время замолкнуть всякий другой научный интерес, который мог проявиться у нас во время этого анализа. Достигнув теперь этой цели, мы можем вернуться обратно и избрать исходный путь для нашего исследования проблемы сновидения, хотя нам для этого и пришлось бы оставить ненадолго в стороне еще не окончательно рассмотренную нами теорию осуществления желаний.

Научившись путем применения нашего метода толкования сновидений раскрывать скрыты и смысл последних, далеко оставляющий позади по своей важности явное их содержание, мы должны снова подвергнуть рассмотрению отдельные проблемы сновидения, чтобы попытаться установить, не разрешаются ли благодаря этому все те догадки и противоречия, которые казались нам непостижимыми, когда не имели перед собой лишь явное содержание сновидения.

Мнение ученых относительно взаимоотношения сновидения и бодрственной жизни, а также и относительно материала сновидения подробно изложены нами в первой главе. Вспомним те же три главных особенности памяти в сновидении, о которых мы так много говорили, но которые остались для нас непонятными:

1. То, что сновидение отдает предпочтение впечатлениям предыдущих дней (Роберт, Штрюмпелъ, Гильдеб-рандт, а также Уид Галлам).

2. То, что оно производит подбор на основании других принципов, нежели бодрствущая память, оно вспоминает не существенное и важное, а второстепенное и незначительное.

3. То, что в его распоряжении находятся наши ранние воспоминания детства; оно воспроизводит даже детали из этого периода, которые нам кажутся тривиальными и которые в бодрственной жизни, как нам кажется, нами давно уже позабыты. Ясно, что воззрение Роберта, будто сновидения предназначены для разгружения нашей памяти от незначительных впечатлений дня, не может быть названо правильным, если в сновидении всплывают нередко безразличные воспоминания нашего детства, отсюда следовало бы заключить, что сновидения чрезвычайно несовершенно исполняют свою задачу. Эти особенности в подборе материала сновидения подмечены исследователями, разумеется, в явном его содержании.

а) Свежее и безразличное в сновидении. Если теперь относительно происхождения элементов содержания сновидения я привлеку на помощь собственный опыт, то прежде всего должен буду выставить утверждение, что в каждом сновидении можно найти связь с переживаниями предыдущего дня. Какое бы сновидение я ни брал — свое собственное или чужое — всякий раз мое мнение находит себе подтверждение. Принимая во внимание это обстоятельство, я могу начинать толкование сновидения с исследования переживаний предыдущего дня, вызвавших это сновидение; для многих случаев это — даже наикратчайший путь. В обоих сновидениях, подвергнутых нами подробному анализу в предыдущей главе (об инъекции Ирме и о моем дяде с рыжей бородой), связь с дневными впечатлениями настолько очевидна, что она не требует дальнейшего пояснения. Чтобы показать, однако, насколько постоянно такое взаимоотношение, я приведу несколько примеров из своих собственных сновидений. Я сообщаю здесь свои сновидения лишь постольку, поскольку это необходимо для раскрытия источников их.

1. Я прихожу в дом, меня с трудом впускают туда и так далее; на улице меня ждет какая-то женщина.

Источник: Вечером разговор с одной родственницей, которую приходится ждать, пока она приобретет то, что ей нужно и так далее

2. Я написал монографию о каком-то растении. Источник: Утром в окне одного книжного магазина я видел монографию о цикламене.

3. Я вижу на улице двух женщин, мать и дочь, из которых последняя у меня лечится.

Источник: Одна моя пациентка накануне вечером сообщила мне, что ее мать противится продолжению ее лечения у меня.

4. В книжном магазине С. и Р. я подписываюсь на периодическое издание, стоящее 20 р. в год.

Источник: Моя жена накануне напомнила мне, что я ей должен 20 р. из числа денег на ежемесячные расходы.

5. Я получаю циркуляр от социал-демократического комитета, из которого я вижу, что меня считают членом этой партии.

Источник: Я. получил циркуляр от либерального избирательного комитета и от президиума гуманитарного союза, членом которого я действительно состою.

6. Я вижу человека на крутой скале посреди моря. Ландшафт напоминает мне картину Беклина.

Источник: Дрейфус на Чёртовом острове, известие, полученное мною в то же время от моих родственников из Англии и т.п.

Возникает вопрос: связано ли всегда сновидение с событиями предыдущего дня, или же оно простирается на впечатления более значительного промежутка последнего времени. Вопрос этот не имеет, конечно, особого принципиального значения, но все же мне бы хотелось высказаться за преимущественную роль дня, предшествующего сновидению. Всякий раз, когда мне представляется, будто источником сновидения было впечатление, воспринятое два-три дня назад, я при ближайшем рассмотрении убеждаюсь, что это впечатление снова повторилось накануне и что, таким образом, между днем восприятия его и сновидением имеется его очевидная репродукция, имевшая место в предыдущий день; кроме того, всякий раз мне удается установить новый повод, послуживший причиной воспоминания о более раннем впечатлении. Несмотря на все мое желание, мне не пришлось констатировать, что между сновызьгвающим впечатлением и воспроизведением его в сновидении протекает постоянно интервал, имеющий биологическое значение. (Первым интервалом такого рода Свобода считает 18 часов).

Впечатление недавнего прошлого (за исключением дня предшествующего сновидению, не имеют иного отношения к содержанию сновидения, чем другие впечатления из любого далекого периода. Сновидение может избирать материал из всякого периода жизни лишь постольку, поскольку от впечатлений предыдущего дня («свежие» впечатления) может быть протянута мысленная нить этим более ранним.

Сейчас же я хочу подвергнуть рассмотрению вопрос, должен ли сновызьгвающий источник, к которому нас приводит анализ, всегда быть в связи со сведшими (и значительными) впечатлениями или же наши дневные переживания, иначе говоря, воспоминания о психически ценном явлении могут взять на себя роль возбудителя сновидений. Наши многочисленные анализы разрешают этот вопрос в пользу последнего предположения. Возбудителем сновидения может быть внутренний процесс, который как бы при помощи дневного мышления несколько освежается. Тут как раз уместно сопоставить друг с другом различные условия, раскрывающие перед нами источники сновидений в виде схемы.

Источником сновидения может быть:

а) свежее и психически ценное переживание, непосредственно передаваемое в сновидении. Сновидение об инъекции Ирме; сновидение о коллеге, который является моим дядей.

б) несколько свежих значительных переживаний, соединенных сновидением в одно целое. (Сновидение о похоронной речи молодого врача).

в) одно или несколько свежих значительных переживаний, заступаемых в сновидении одновременным, но зато безразличным переживанием. (Сновидение о ботанической монографии) г) внутреннее значительное переживание (впечатление, мысль), которое затем замещается постоянно в сновидении свежим, но безразличным сновидением (Таково большинство сновидений моих пациентов во время анализа). Условием всякого толкования сновидений, как явствует отсюда, является то, что свежее впечатление предыдущего дня всегда повторяется в содержании сновидения. Этот элемент всегда может относиться либо к кругу представлений действительного возбудителя сновидений — он может быть существенной иди несущественной его частью, — либо же он проистекает из области индифферентного впечатления, которое каким-либо образом связано с областью возбудителя сновидения. Мнимая многочисленность условий зависит исключительно от альтернативы: происходит ли смещение или не происходит, мы замечаем, что эта альтернатива дает ту же возможность с легкостью разъяснить контрасты сновидения, какую дает медицинским теориям сновидения шкала от частичного вплоть до полного бодрствования мозговых клеток.

Отсюда явствует далее, что психически ценный, но не «свежий» элемент (ход мыслей, воспоминание) может быть в целях образования сновидения заменен свежим, но психологически индифферентным элементом, если только при этом выполнены оба условия: 1. что содержание сновидения связано с только что пережитым и 2. что возбудитель сновидения остается психически ценным переживанием. В одном лишь случае (а) оба условия выполняются одним и тем же впечатлением. Если принять во внимание, что те же безразличные впечатления, которые используются для сновидения, покуда они еще «свежи», теряют это свое свойство, как только становятся днем (или в крайнем случае несколькими днями) старше, то отсюда можно заключить, что свежесть впечатления сообщает последнему некоторую психическую ценность для образования сновидений; впоследствии мы покажем, чем обосновывается эта ценность свежих впечатлений для образования сновидений (Ср. в главе VII о «перенесении»).

Анализ сновидений показывает, что желание, послужившее поводом к образованию сновидения и осуществление которого образует последнее, проистекает из воспоминаний детства, так что субъект, к удивлению своему, замечает, что в сновидении он якобы продолжает свою жизнь ребенка с его желаниями и импульсами. Чем глубже мы проникаем в анализ сновидений, тем чаще мы нападаем на следы переживаний детства, которые в скрытом содержании сновидений играют роль источников последних.

Выше мы говорили, что сновидение чрезвычайно редко воспроизводит воспоминания таким образом, что они в неизменном виде образуют явное его содержание. Тем не менее можно найти несколько примеров и этого явления; я добавлю от себя еще несколько сновидений, имеющих связь опять-таки с переживаниями детства. У одного из моих пациентов одно из сновидений было почти неискаженным воспроизведением одного сексуального эпизода; воспроизведение это было тотчас распознано как совершенно правильное воспоминание. Воспоминание о нем, правда, никогда не исчезало из памяти, но с течением времени очень потускнело, и оживление его явилось результатом предшествовавшей психоаналитической работы. Пациент этот в возрасте 12 лет посетил однажды своего больного товарища; тот случайно сбросил с себя одеяло и оказался обнаженным в постели. При виде его полового органа пациент мой, повинуясь своего рода навязчивости, тоже обнажился и коснулся penis'a товарища. Тот был, однако, так рассержен и удивлен, что он смутился и ушел. Сцену эту в точности воспроизвело 23 года спустя сновидение, с той лишь разницей, что пациент мой играл не активную, а пассивную роль, а личность школьного товарища заменилась одним из его теперешних знакомых.

Разумеется, обычно детские эпизоды в явном содержании сновидения проявляются лишь отдельными намеками и могут быть раскрыты лишь путем толкования. Сообщение таких примеров едва ли особенно убедительно, так как для правдивости детских переживаний нет никаких гарантий; даже память в большинстве случаев отказывается их признавать. Право констатировать в сновидениях такие детские переживания возникает при психоаналитической работе из целого ряда моментов, которые в своем совместном действии являются в достаточной мере надежными. Выхваченные в целях толкования сновидения из своего комплекса, такие сведения сновидений к детским переживаниям, быть может, производят недостаточное впечатление, особенно потому что я не сообщаю даже всего материала, на который опирается толкование.

При толковании типических сновидений отсутствуют обычно свободные мысли сновидящего, которые приводили нас раньше к пониманию сновидения, или же они становятся неясны и недостаточны, так что мы не можем разрешить нашей задачи с их помощью.

Откуда проистекает это и каким образом мы устраняем этот недостаток нашей техники, выяснится в другом месте нашей работы. Тогда же читателю станет ясно также и то, почему я могу обсуждать здесь лишь некоторые сновидения, относящиеся к группе типических, и почему я откладываю обсуждение других образцов типических сновидений.

а) Сновидение о наготе. Сновидение о том, что человек, голый или дурно одетый, разгуливает в присутствии других, наблюдается и без всякого сопутствующего чувства стыдливости. Однако сновидение о наготе интересует нас лишь в том случае, когда вместе с тем субъект ощущает стыд и смущение и хочет убежать или спрятаться и вместе с тем испытывает своеобразное чувство связанности: он не может двинуться с места или изменить неприятную ситуацию. Лишь в этом смысле сновидение типично: ядро содержания его может представлять самые различные вариации и индивидуальные особенности. Речь идет, главным образом о неприятном ощущении стыда, о том, что субъект хочет скрыть, в большинстве случаев путем бегства, свою наготу, но не может60. Я думаю, что большинство моих читателей находились уже в таком положении в сновидении.

Характер «неглиже» обычно чрезвычайно неопределенен. Хотя и слышишь часто — «Я был в сорочке» — но это очень редко снится в отчетливом виде; большая часть «неглиже» настолько смутна, что она передается в последующем рассказе в альтернативе: «Я была либо в сорочке, либо в нижней юбке». Дефекты туалета обычно не настолько существенны, чтобы оправдать довольно интенсивное чувство стыда. Для того, кто носит офицерский мундир, нагота чаще заменяется незначительным нарушением формы. Я иду по улице без шапки и вижу офицера... или без галстука... или на мне полосатые брюки.

Люди, которых стыдится спящий, по большей части всегда чужие, с неясными, расплывчатыми лицами. Никогда в этих типических сновидениях не наблюдается, что дефекты туалета, вызывающие такого рода стыдливое чувство, замечаются кем-либо или влекут за собою какие-нибудь последствия. Люди делают, наоборот, совершенно безразличные физиономии или, как я подметил в одном чрезвычайно отчетливом сновидении, носят как бы торжественно-чопорные маски. Это наводит на размышление61.

Чувство стыдливости у спящего и безразличие встречаемых людей образуют противоречие, часто вообще проявляющееся в сновидении. Ощущению спящего должно было бы соответствовать удивление, осмеяние или даже возмущение со стороны окружающих. Я полагаю, однако, что эта необходимая особенность устраняется осуществлением желания, между тем как другая, сдерживаемая какой-то силой, продолжает оставаться, — и обе они не гармонируют друг с другом. У нас имеется одно интересное доказательство того, что сновидение в своей частично искаженной осуществлением желания форме не встречает правильного понимания. Это сновидение послужило основой одной сказки, известной в изложении Андерсена («Новое платье короля»), и было поэтически использовано Л. Фульдой в «Талисмане». В сказке Андерсена рассказывается о двух обманщиках, которые соткали для короля драгоценное платье, видимое, однако, лишь добрым и верным подданным. Король выходит на улицу в этом невидимом платье, и, преисполненные магическою силою, все делают вид, будто не замечают наготы короля.

Последнее воспроизводит, однако, ситуацию нашего сновидения. Не нужно особой смелости, чтобы.утверждать, что непонятное содержание сновидения дает повод к представлению о наготе, в котором вспоминаемая ситуация находит свой смысл. Ситуация эта вместе с тем лишается своего первоначального значения и служит нужной ей цели. Мы услышим, однако, что такое понимание содержания сновидения сознательным мышлением двух психических систем наблюдается очень часто и должно быть признано фактором окончательного формирования сновидения; мы узнаем далее, что при образовании навязчивых представлений и фобий доминирующую роль играет такое же понимание, — опять-таки в сфере той же самой психической личности. Мы можем и относительно нашего сновидения сказать, откуда взят им материал для превращения. Обманщики — это сновидение, король — сам спящий, а морализирующая тенденция обнаруживает смутное сознание того, что в скрытом содержании сновидения речь идет о недозволенных желаниях, подвергшихся процессу вытеснения. Общая связь, в которой проявляются такие сновидения в моих анализах невротиков, не оставляет никакого сомнения по поводу того, что в основе сновидения лежит воспоминание раннего детства. Лишь в детстве было время, когда мы показывались перед нашими близкими, воспитателями, прислугой и гостями недостаточно одетыми и в то время не стыдились своей наготы. Ребенок играет роль и в упомянутая сказке: там неожиданно раздается голос маленькой девочки: «Да ведь он совсем голый!» У многих детей можно наблюдать даже а старшем возрасте, что раздевание вызывает у них какое-то упоение вместо чувства стыда. Они смеются, прыгают, хлопают себя по телу — мать или кто-либо другой, присутствующий при этом, запрещает им это делать, говорит: «Фу, как тебе не стыдно». Дети обнаруживают часто эксгибиционистские наклонности. Пройдитесь по любой деревне, и обязательно увидите 3 — 4-летнего ребенка, который как бы в честь вашего прихода обязательно поднимает рубашонку. У одного из моих пациентов сохранилось воспоминание об эпизоде его раннего детства: ему было восемь лет, и однажды, раздевшись перед сном, он захотел было отправиться в рубашке к своей маленькой сестренке в соседнюю комнату, но прислуга преградила ему путь. В рассказах невротиков об их детстве раздевание перед детьми другого пола играет видную роль; с этим тесно связан бред параноиков, будто за ними наблюдают при одевании и раздевании. Среди извращенных личностей есть группа людей, у которой детский импульс превращается в своего рода навязчивую идею, — это эксгибиционисты,

Это детство, лишенное чувства стыда, кажется нам впоследствии своего рода раем, а ведь самый рай не что иное, как массовая фантазия о детстве человека. Поэтому-то в раю люди и ходят обнаженными и не стыдятся друг друга до того момента, когда в них пробуждается стыд и страх, происходит изгнание из рая, — начинается половая жизнь и культурная работа. В этот рай сновидение может нас переносить каждую ночь. Мы уже высказывали предположение, что впечатления раннего детства (в доисторический период, приблизительно до четырех лет) требуют воспроизведения сами по себе, может быть, даже независимо от их содержания и что повторение их является осуществлением желания. Сновидения о наготе суть, таким образом, эксгибиционистские сновидения. Ференци сообщает несколько интересных сновидений о наготе у женщин, которые без труда могут быть сведены к детскому удовольствию от эксгибиционизма, но которые в некоторых отношениях отклоняются от вышеупомянутых «типических» сновидений о наготе.

Центром эксгибиционистского сновидения является собственный образ, представляющийся, однако, не в период детства, а в настоящий момент, и недостатки туалета, представляющиеся в чрезвычайно туманном и неясном виде благодаря наслоению многочисленных позднейших воспоминаний о неглиже, или же, быть может, благодаря влиянию цензуры; сюда же относятся также и люди, которых стыдится спящий. Я не знаю ни одного примера, в котором спящий видел бы действительных зрителей своих детских эксгибиционистских поступков. Сновидение не представляет собой простого воспоминания. Странным образом личности, на которых направляется в детстве наш сексуальный интерес, никогда не воспроизводятся ни в сновидении, ни в истерии, ни в неврозах. Лишь параноик вызывает вновь образы зрителей его обнажении и с фанатической убежденностью приходит к выводу об их присутствии, хотя бы они и оставались невидимыми. Те, кем они заменяются в сновидении, «много чужих людей», не обращающих никакого внимания на предлагаемое им зрелище, представляют собою желательный контраст к той отдельной близкой личности, которой человек предлагал свое обнажение. Элемент «много чужих людей» может, впрочем, иметь место в сновидениях в какой угодно другой связи; он означает всегда желание, противоположное понятию тайна. То же самое означает из понятных оснований присутствие в сновидении «всей семьи». Нужно заметить, что восстановление старого порядка вещей, происходящее при паранойе62, происходит также и при этой противоположности. Человек больше не остается наедине с самим собой, он безусловно становится предметом наблюдения, но те, кто его наблюдают, — это много чужих людей с весьма неясными, расплывчатыми лицами.

Кроме того, в эксгибиционистских сновидениях проявляется процесс вытеснения. Мучительное ощущение в сновидении представляет собою реакцию второй психической системы на то, что устраненное ею содержание эксгибиционистского эпизода тоже всплыло наружу. Чтобы мучительное ощущение было избегнуто, эпизод этот не должен был бы вновь оживиться.

Относительно чувства связанности мы будем иметь случай говорить еще ниже. Оно в сновидении служит для точного выражения конфликта воли, отрицания. Согласно бессознательному желанию эксгибиционизм должен быть продолжен, согласно же требованию цензуры он должен быть прерван.

Взаимоотношение наших типических сновидений, сказок и других продуктов поэтической фантазии не представляет собою ни случайного, ни единичного явления. Очень часто проницательный поэтический взгляд подмечает процесс превращения, орудием которого является обычно сам поэт, и воспроизводит его в обратном виде, то есть сводит поэзию к сновидению. Один мой коллега обратил мое внимание на следующее место из «Зеленого Генриха» Г. Келлера63. «Не желаю вам, дорогой Ли, чтобы вы когда-нибудь на опыте испытали чрезвычайно пикантное положение Одиссея, когда он голый, покрытый лишь мокрой тиной, предстает пред Навси-каей64 и ее подругами! Хотите знать, как это происходит? Возьмем любой пример. Вы вдали от родины и от всего, что вам дорого; много видели, много слышали, на душе у вас заботы и горе. Вы одиноки, покинуты, в этом состоянии вам, наверное, ночью приснится, что вы приближаетесь к своей родине; она предстает перед вами в ярких сверкающих красках; навстречу вам выходят красивые, дорогие вам, близкие люди. Вы замечаете вдруг, что вы в оборванном платье, что вы даже голый, покрытый лишь слоем грязи и пыли. Вами овладевает безграничный стыд и страх, вы стараетесь прикрыться, спрятаться и просыпаетесь весь в поту. Таково сновидение озабоченного человека, и Гомер заимствовал эту ситуацию из глубочайшей и извечной сущности человека».

Глубочайшая и извечная сущность человека, на пробуждение которой рассчитывает поэт обычно у своих слушателей, — вот те движения душевной жизни, которые коренятся в доисторическом периоде детства. Позади сознательных и не вызывающих возражений желаний людей, находящихся вдали от родины, в сновидении выплывают подавленные запретные желания детства, и поэтому-то сновидение, объективированное в легенде о Навсикае, превращается почти всегда в сновидение о страхе.

Собственное мое сновидение о перепрыгивании через ступеньки лестницы, превратившемся затем в чувство связанности, носит опять-таки эксгибиционистский характер, так как обнаруживает существенные признаки последнего. Его можно поэтому свести к переживаниям детства, и последние должны были бы выяснить, поскольку поведение горничной, ее упрек в том, что я испачкал лестницу, переносит ее в ситуацию, занимаемую в сновидении. Я мог бы действительно дать такого рода толкование. При психоанализе научаешься связь по времени заменять связью по существу; две мысли, по-видимому, друг с другом не связанные, представляют собою, очевидно, нечто целое, которое необходимо лишь установить, — все равно как буквы А и Б, написанные друг подле друга, должны быть произнесены как слог АБ.

Точно так же обстоит дело и с внутренней связью сновидения. Вышеупомянутое сновидение о лестнице выхвачено из целого ряда сновидений; другие звенья этого ряда знакомы мне по их толкованию. Сновидение, включенное в этот ряд, должно относиться к той же самой связи. В основе этих сновидений, включенных в один ряд, лежит воспоминание о няньке, ухаживающей за мною до двух лет; я сам ее очень смутно помню; по сведениям, полученным мною недавно от матери, она была старая и некрасивая, но очень умная и добросовестная. Из анализа моих сновидений я знаю, что она не всегда относилась ко мне ласково и нежно, а иногда даже бранила, когда я не соблюдал ее требований чистоты и опрятности. Стараясь, таким образом, продолжить мое воспитание, прислуга в сновидении претендует на то, чтобы я относился к ней как к воплощению моей «доисторической» няньки. Следует предположить, что ребенок, несмотря на строгость, все же любил эту воспитательницу65.

б) Сновидения о смерти близких людей. Другая группа сновидений, могущих быть названными типическими, связана с представлением о смерти близких родных, родителей, братьев, сестер, детей и пр. Среди этих сновидений можно подметить две разновидности: одни, во время которых спящий не испытывает тяжелой скорби и по пробуждении удивляется своей бесчувственности, и другие, во время которых горе и утрата могут вызвать реальные горючие слезы во время сна.

Сновидения первой разновидности мы оставим в стороне; они не могут быть названы типическими. При их анализе мы убеждаемся, что они означают нечто совершенно далекое от их содержания и что они предназначены исключительно для прикрытия какого-либо другого желания. Таково сновидение тетки, видящей перед собою в гробу единственного сына своей сестры (с. 111). Оно не означает, что она желает смерти своему маленькому племяннику, а лишь скрывает в себе желание после долгого промежутка увидеть любимого человека, того самого, которого она прежде после такого же долгого промежутка времени увидела у гроба другого своего племянника. Желание это, образующее истинное содержание сновидения, не дает повода к скорбному чувству, и поэтому чувства такого не испытывает и спящий. Отсюда ясно, что содержащееся в сновидении ощущение относится не к явному его содержанию, а к скрытому и что аффективное содержание сновидения не претерпевает того искажения, какое выпадает на долю представлений.

Иначе обстоит дело со сновидениями, в которых изображается смерть близкого дорогого человека и с которым связан болезненный аффект. Эти сновидения означают то, о чем говорит их содержание, — желание, чтобы данное лицо умерло. Так как я вправе ожидать, что чувство всех моих читателей и всех тех, кому снилось нечто подобное, будет протестовать против моего убеждения, то я постараюсь обосновать его возможно шире.

Мы анализировали уже одно сновидение, из которого узнали, что желания, изображаемые в сновидении в осуществленном виде, не всегда носят актуальный характер. В сновидении могут осуществляться и давно забытые, устраненные и вытесненные желания; в силу того, что они вновь всплывают в сновидении, мы должны признать, что они продолжают существовать. Они не мертвы, как покойники в нашем представлении, а подобны теням Одиссеи, которые, напившись крови, пробуждаются к жизни. В сновидении о мертвом ребенке в коробке речь шла о желании, которое было актуально пятнадцать лет тому назад и с тех пор откровенно признавалось. Для теории сновидения далеко не безразлично, если я прибавлю, что даже позади этого желания скрывается воспоминание самого раннего детства. Еще маленьким ребенком — мне не удалось точно установить, когда именно, — пациентка моя слышала, что ее мать, будучи беременна ею, страдала меланхолией и от всей души желала смерти ребенку, находившемуся в ее утробе. Выросши и забеременевши, моя пациентка последовала примеру матери.

Если кому-нибудь снится, что его отец, мать, брат, или сестра умирают и если сновидение это сопровождается тяжелыми переживаниями, то я отнюдь не воспользуюсь этим сновидением в качестве доказательства того, что субъект этот именно теперь желает им смерти. Теория сновидения не требует теперь столького; она довольствуется констатированием того, что он желал — когда-нибудь в детстве — их смерти. Я боюсь, однако, что и это ограничение все еще недостаточно успокоит моих читателей; они, наверное, столь же энергично будут протестовать против того, что они даже в детстве когда-нибудь испытывали такие желания. Мне придется поэтому воссоздать здесь часть погибшей душевной жизни ребенка по тем признакам, какие существуют еще в настоящее время. Ср. Психоанализ детского страха. Психотерапевтическая библиотека, вып. IX, Изд-во «Наука», Москва 1913, а также «Инфантильные сексуальные теории» в Sammlung kleiner Schriften zur Neurosenlehre, zweite Folge. Работа «Психоанализ детского страха» опубликована также в книге 3. Фрейда «Психология бессознательного», М. ; Просвещение, 1990.

Обратим прежде всего наше внимание на отношение детей к их братьям и сестрам. Я не знаю, на основании чего мы утверждаем, что отношение это по преимуществу любовно; у нас имеется достаточно примеров вражды между братьями и сестрами в зрелом периоде, и мы зачастую можем констатировать, что эта вражда ведет свое происхождение с детства или даже наблюдается с самого их рождения. Но, с другой стороны, есть много взрослых, относящихся с нежностью к своим братьям и сестрам, в детстве находившихся с ними в открытой постоянной вражде. Старший ребенок относился нехорошо к младшему, дразнил его, колотил, отнимал у него игрушки; младший питал бессильную злобу к старшему, завидовал ему и боялся, и его первые проблески стремления к свободе и правосознанию обращались против угнетателя66. Родители говорят, что дети не переносят друг друга, и пожимают плечами, когда их спрашивают о причине этого. Нетрудно установить, однако, что и характер «хорошего ребенка» несколько иной, чем тот, который мы находим у взрослого человека. Ребенок абсолютно эгоистичен, он интенсивно испытывает свои потребности и неудержимо стремится к их удовлетворению, особенно же против своих соперников, других детей и главным образом против своих братьев и сестер. Мы не называем, однако, поэтому ребенка «злым», мы называем его «дурным», он не ответственен за свои дурные поступки ни перед нашим суждением, ни перед законом. И вполне справедливо: мы имеем основание надеяться, что еще в период детства в маленьком эгоисте проснутся альтруистические наклонности и мораль, и, выражаясь словами Мейнерти, вторичное «я» наложит свой отпечаток на первичное и подавит его. Правда, моральное чувство пробуждается не одновременно по всей линии, и продолжительность аморального детского периода у отдельных индивидуумов чрезвычайно различна. Психоаналитические исследования показали мне, что преждевременное установление морального реактивного образования (до трехлетнего возраста) — то есть если ребенок слишком рано становится «хорошим» — должно учитываться как момент, предрасполагающий к возникновению в позднейшей жизни невроза. Там, где отсутствует развитие этой моральности, там мы говорим о «дегенерации»; тут перед нами, очевидно, задержка развития. Но и там, где первичный характер устранен позднейшим развитием, он может благодаря заболеванию истерией снова частично проявиться наружу. Сходство так называемого истерического характера с характером «дурного» ребенка бросается сразу в глаза. Невроз же навязчивости соответствует, наоборот, прорыву сверхморальности, которая была наложена, как усиленно отягчающий момент, на всегда живой первичный характер.

Таким образом, многие, которые любят в данное время своих братьев и сестер и для которых утрата их была бы очень тяжела, бессознательно носят в себе издавна злые желания, которые способны проявляться в сновидениях. Чрезвычайно интересно наблюдать за отношением маленьких детей до трех лет и даже меньше к их младшим братьям и сестрам. Ребенок до появления на свет последних был в семействе единственным;

теперь же ему говорят, что аист принес ему братца или сестрицу. Ребенок смотрит на пришельца и говорит категорическим тоном: «Пусть аист унесет его обратно». Трехлетний Ганс, фобия которого послужила объектом для анализа в вышеупомянутой работе, крикнул в лихорадочном состоянии незадолго до рождения своей сестры: «Мне не нужно никакой сестрицы». Заболев через полтора года неврозом, он признается в желания, чтобы мать уронила малютку в ванну и чтобы она умерла. При всем том Ганс чрезвычайно добрый и ласковый ребенок; через несколько лет он искренне привязался к сестре и относился к ней покровительственно.

Я готов вполне серьезно утверждать, что ребенок сознательно учитывает, какой ущерб могут принести ему новорожденный брат или сестра. От одной родственницы, находящейся сейчас в тесной дружбе со своей младшей сестрой, я знаю, что она в ответ на сообщение о ее рождении сказала: «А мою красную шапочку я все-таки ей не отдам». Если ребенок начинает сознавать этот ущерб лишь впоследствии, то и враждебные его чувства проявляются только тогда. Я знаю один случай, когда трехлетняя девочка пыталась задушить своего маленького брата в колыбельке, потому что его дальнейшее присутствие не сулило ей ничего хорошего. Дети в этом возрасте обнаруживают чрезвычайную, иногда даже преувеличенную склонность к ревности. Приведем еще один пример: новорожденный действительно умирает; на долю старшего ребенка снова выпадают все ласки родителей; но вот аист снова приносит нового братца или сестрицу. Разве не естественно, что у ребенка является желание, чтобы нового соперника постигла та же участь, что и первого, и чтобы ему снова было так же хорошо, как в тот промежуток между смертью первого и рождением второго? Разумеется, это отношение ребенка к младшим братьям и сестрам при нормальных условиях является просто функцией разницы в возрасте. При более значительном промежутке в старшей девочке могут проснуться, наоборот, материнские инстинкты к беспомощному новорожденному.

Враждебное чувство по отношению к братьям и сестрам в детском возрасте встречается значительно чаще, чем это доступно притупленной наблюдательности взрослого. С тех пор было сделано много наблюдений, касающихся первоначального враждебного отношения детей к братьям и сестрам и к одному из родителей; наблюдения эти описаны в психоаналитической литературе. Особенно верно и беспристрастно изображена эта типичная детская установка поэтом Спиттелером из времен его раннего детства: «Впрочем, там был еще другом Адольф. Это было маленькое существо, о котором говорили, что это мой брат, но я никак не мог понять, зачем он нужен; еще меньше я мог понять, ради чего с ним церемонятся, как со мной. Я удовольствовался собой для своих потребностей, зачем же мае еще нужен был брат? Он был не просто бесполезен, порой он даже мешал мне. Когда я сидел на руках у бабушки, он тоже хотел сидеть у нее на руках, когда я катался в детской коляске, он сидел напротив и занимал половину места, толкая меня ногами».

Сновидения о смерти брата или сестры, соответствующие такому повышенному враждебному чувству, я наблюдал у всех своих пациенток. Мне пришлось встретиться с одним только исключением, которое, однако, при анализе легко оказалось подтверждением общего правила. Когда я однажды во время сеанса сообщил ей о наличности у каждого человека таких сновидений (на мой взгляд, это имело связь с очередным симптомом, который мы разбирали), она ответила к моему удивлению, что ей ничего подобного никогда не снилось. Ей пришло на память, однако, другое сновидение, которое не имело как будто ничего общего с первым сновидением; она видела его в первый раз в возрасте четырех лет, когда она была самым младшим ребенком в семье; с тех пор сновидение это неоднократно повторялось. Множество детей, все ее братья, сестры, кузины, и кузены играют на лугу. Вдруг за спинами у них оказываются крылья, они улетают. и исчезают. Такими словами выразил трехлетний Ганс уничтожающую критику своей сестры. Он предполагает, что она не умеет говорить потому, что у нее нет зубов. О значении этого сновидения она не имела ни малейшего понятия. Нетрудно, однако, увидеть в нем сновидение о смерти ее братьев и сестер в его первоначальной форме, мало искаженной цензурой. Я решаюсь предложить следующий анализ этого сновидения. После смерти одного из ее кузенов — дети двух братьев выросли в этом случае вместе, как родные братья и сестры — моя в то время четырехлетняя пациентка спросила одну свою взрослую родственницу: «Что становится с детьми, когда они умирают?» В ответ она услышала: «У них вырастают крылья, и они становятся ангелами». В сновидении у всех братьев и сестер вырастают крылья, как у ангелов, и — что самое главное — они улетают. Наша маленькая «делательница ангелов» остается одна из всех детей. То, что дети играют на лугу, с которого потом улетают, указывает с полной очевидностью на бабочек, как будто ребенок руководствовался той же ассоциацией, которая побудила древних снабдить Психею крыльями бабочки.

Если у ребенка имеются мотивы желать отсутствия другого ребенка, то ничто не препятствует ему облекать это желание в форму желания смерти: психическая реакция на такие сновидения о смерти показывает, что, несмотря на все различие, по существу, желание ребенка все же сходно с тем же желанием взрослого.

Но если желание ребенка, чтобы умерли его братья и сестры, можно объяснить его эгоизмом, благодаря которому он смотрит на своих братьев и сестер как на соперников, то каким образом объяснить желание смерти родителей, которые являются для ребенка источником любви и исполнителями его капризов и потребностей и долговечности которых он должен был бы желать именно по эгоистическим мотивам?

Разрешению этой трудной задачи помогает то обстоятельство, что сновидения о смерти родителей в огромном большинстве случаев касаются родителя одного пола со спящим, то есть мужчине в большинстве случаев снится смерть отца, а женщине — смерть матери. Я не могу утверждать, что это непререкаемый закон, но подавляющее большинство примеров здесь настолько убедительно, что они требуют объяснения каким-либо моментом общего значения. Дело обстоит — грубо говоря, так, как будто мальчики видят в отце, а девочки — в матери соперников своей любви, устранение которых может быть им только выгодно.

На основании моих многочисленных наблюдений родители играют преобладающую роль в детской душевной жизни всех позднейших психоневротиков; любовь к одному из них и ненависть к другому образуют неизменную составную часть психического материала, образованного в то время и чрезвычайно важного для симптоматики последующего невроза. Я не думаю, однако, что психоневротики резко отличаются в этом от других нормальных людей. Гораздо вернее — это подтверждается случайными наблюдениями над нормальными детьми, — что они со своими дружелюбными и враждебными желаниями по отношению к своим родителям воплощают лишь процесс преувеличения, который более или менее интенсивно и отчетливо совершается у большинства детей. Древность в подтверждение этой истины завещала нам чрезвычайно убедительный миф, глубокое и всеобъемлющее значение которого становится понятным лишь при помощи установления вышеуказанных черт детской психологии.

Я разумею здесь миф о царе Эдипе и одноименную трагедию Софокла. Эдип, сын Лая, фиванского царя, и Иокасты, покидается своими родителями вскоре после рождения на свет, так как оракул возвестил отцу, что еще нерожденный им сын будет его убийцей. Эдипа спасают, и он воспитывается при дворе другого царя, пока сам, сомневаясь в своем происхождении, не спрашивает оракула и не получает от него совет избегать родины, так как он должен стать убийцей своего отца и супругом своей матери. По дороге с мнимой родины он встречает царя Лая и убивает его во внезапно разгоревшемся сражении. Потом подходит к Фивам, разрешает загадку преграждающего путь сфинкса и в благодарность за это избирается на фиванский престол и награждается рукою Иокасты, Долгое время он правит в покое и мире и производит от своей жены-матери двух дочерей и двух сыновей, как вдруг разражается чума, заставляющая фиванцев вновь обратиться к оракулу с вопросом. Здесь-то и начинается трагедия Софокла. Гонец приносит ответ оракула, что чума прекратится, когда из города будет изгнан убийца Лая. Где же он, однако? "Кто след найдет столь древнего злодейства? " (Перевод Мережковского).

Сновидение об экзамене. Каждый, кому приходилось держать экзамен на аттестат зрелости, жалуется на упорство, с которым его преследует сновидение, будто он провалился на экзамене, остался на второй год и так далее. Все это — неизгладимые воспоминания о наказаниях, которые мы претерпеваем в детстве за совершенные проступки и которые пробудились в нашей душе в связи с двумя узловыми пунктами наших учебных занятий, с «dies irae, dies ilia» строгих экзаменов. «Боязнь экзаменов» у невротиков также находит свое подкрепление в этом детском страхе. Мы вышли из детского возраста, и нас не касаются уже больше родители, воспитатели и учителя, которые нас наказывали; неумолимая причинная связь жизни взяла на себя наше дальнейшее воспитание, и нам снятся гимназические или университетские экзамены (а кто из нас тогда не трусил, даже будучи уверен в себе) каждый раз, когда мы боимся, что какое-нибудь дело нам не удастся, потому что мы в чем-нибудь провинились и не сделали так, как нужно, — всякий раз, как мы чувствуем на себе гнет ответственности.

Смысл сновидений, связанных с зубной болью, которые я имел случай отчасти анализировать у своих пациентов, долгое время казался мне загадочным, так как, к моему удивлению, я при толковании их постоянно наталкивался на всевозможные препятствия. Наконец, я категорически убедился в том, что побудительную силу этим сновидениям дают у мужчин онанистические наклонности периода зрелости. Я подвергну анализу два таких сновидения. Оба сообщены мне одним и тем же лицом, молодым человеком, с резко выраженной, хотя и подавленной гомосексуальной склонностью.

Сновидения о падении носят большей частью характер страха. Их толкование у женщин не встречает никаких трудностей, так как они почти всегда символизируют собою «падение», являющееся выражением того, что женщина поддается эротическому искушению. Детских источников сновидений о падении мы еще не касались; почти все дети падают — их поднимают и ласкают: когда они ночью выпадают из постельки, няньки их тотчас же подымают и заботливо укладывают обратно.

Лица, которым часто снится, что они плавают, с наслаждением рассекают волны и т.п., обычно страдали в детстве ночным недержанием и воспроизводят в сновидении приятное чувство, от которого они уже давно научились отказываться. Какие элементы содержатся в этих сновидениях, мы увидим ниже.

1. Чем больше занимаешься толкованием сновидений, тем больше убеждаешься в том, что большинство сновидений взрослых имеет в основе своей сексуальный характер и дает выражение эротическим желаниям. В этом может убедиться, однако, лишь тот, кто действительно анализирует сновидения, то есть от явного содержания последних переходит к скрывающимся за ним мыслями: явное содержание никогда не раскроет сексуального характера сновидения. Обстоятельство это не содержит в себе ничего удивительного, а находится в полном согласии с нашими принципами теории сновидения. Никакие другие инстинкты со времени детства не претерпевают такого гнета, как сексуальное влечение во всех своих многочисленных составных частях.

2. Ознакомившись с богатым применением символики при образовании сновидений, мы должны задаться вопросом, не обладает ли большинство этих символов одним и тем же раз и навсегда установленным значением, — другими словами, мы испытываем искушение составить своего рода «сонник» нового типа. При этом следует заметить, что эта символика относится не к самим сновидениям, а к бессознательным представлениям народа и может быть констатирована гораздо полнее в фольклоре, мифах, сагах, языке, пословицах и поговорках. Ср. работы Блейлера и его цюрихских учеников Медера, Абрагама и других о символике, а также авторов, не врачей, на которых они ссылаются (Клейнпауль и другие).

Сновидение пользуется этой символикой для замаскированного образования скрытых за ним мыслей. Среди этих символов имеется очень много, означающих постоянно или почти постоянно одно и то же. Необходимо только принять во внимание своеобразную пластичность психического материала. Символ может проявиться в сновидении не в символической форме, а в своем истинном значении; в другой раз спящий на основании своего индивидуального материала воспоминаний может в качестве символа воспользоваться чем угодно. Кроме того, и наиболее употребительные сексуальные символы вовсе не всегда содержат в себе один смысл.

Упомянув об этом, перечислю эти наиболее употребительные символы: король и королева изображают большею частью родителей спящего; принц или принцесса — его самого. Все продолговатые предметы, палки, трости, деревья, зонты (аналогия с эрекцией!), все длинные и острые орудия: ножи, кинжалы, пики служат для изображения мужского полового органа. Употребительным, хотя и малопонятным символом его служит также пилка для ногтей.

Коробки, жестянки, ящики, шкафы, печки соответствуют половой сфере женщины. Комнаты в сновидениях по большей части — женщины (по-нем. созвучие: «Zimmer» и «Frauenzimmer»). Определения «закрытые» или «открытые», очевидно, относятся сюда же. — Сновидение, в котором спящий спасается через анфиладу комнат, изображает публичный дом. — Лестницы, подъем по ним и схождение — символическое изображение коитуса84. — Голые стены, по которым карабкается спящий, фасады домов, с которых он — зачастую со страхом — спускается, соответствуют телу человека в стоячем положении и воспроизводят в сновидении, по всей вероятности, карабканье детей по телу родителей. «Гладкие» стены — мужчины; за «выступы» домов спящий нередко цепляется. — Столы — по большей части женщины; по всей вероятности, вследствие контраста их ровной поверхности с рельефностью женского тела. Так как «стол и постель» — необходимые атрибуты брака, то в сновидении первый нередко заменяет вторую и переносит иногда комплекс сексуальных представлений на комплекс «еды». — Из предметов одежды женская шляпа изображает почти всегда половые органы мужчины. В сновидениях мужчин галстук служит зачастую символом пениса, не только потому, что он имеет продолговатую форму, «свешивается» и служит характерным атрибутом мужчины, но и потому, что галстук можно выбрать себе любой, по желанию, — свобода, совершенно недопустимая относительно истинного значения этого символа. Лица, пользующиеся этим символом в сновидении, имеют обычно целую коллекцию галстуков и очень часто их меняют85. — Все сложные машины и аппараты в сновидениях большей частью половые органы, в изображении которых символика сновидения вообще чрезвычайно изобретательна. В равной мере сюда же следует отнести многие ландшафты, особенно такие, где имеются мосты или горы, поросшие лесом. Наконец, и различные непонятные новые словообразования могут оказаться соединением нескольких слов, относящихся к половой жизни. — Возня с маленьким ребенком, физическое наказание его служат обычно изображением онанистического акта. — Целый ряд других, правда, еще недостаточно проверенных символов приводит Штекель (114), иллюстрируя их примерами. Правая и левая стороны должны быть истолкованы, по его мнению, в этическом смысле. Правая дорога означает всегда путь праведника, левая — путь преступника. Таким образом, первая может изображать гомосексуальность, извращенность, — вторая же брак, сношение с проституткой и пр. Все зависит, конечно, от индивидуально-моральной точки зрения спящего (с. 466). Родственники в сновидении играют большею частью роль половых частей (с. 473). Невозможность догнать экипаж представляется Штекелю сожалением о невозможности сгладить разницу в возрасте. Багаж, с которым приходится путешествовать, представляет собою греховное бремя, которое тяготит человека. Цифрам и числам, наблюдаемым часто в сновидениях, Штекель приписывает тоже вполне определенные символические значения, хотя это мало доказательно и не поддается такому широкому обобщению, в отдельных случаях, однако, такое толкование может оказаться действительно правильным. В недавно опубликованной книге Б. Штекеля «Язык сновидения», которой я не мог воспользоваться, имеется (с. 72) список наиболее употребительных сексуальных символов, который должен служить доказательством того, что все сексуальные символы употребляются в бисексуальном смысле. «Нет ни одного символа, который — поскольку это хоть отчасти позволяет фантазия — не мог бы быть применен и в мужском, и в женском значении!» Это «поскольку» в значительной степени ограничивает утверждение Штекеля, так как именно фантазия далеко не всегда позволяет это. Я считаю, однако, нужным присовокупить, что, по моему мнению, утверждение Штекеля должно отступить на дальний план перед признанием огромного разнообразия. Помимо символов, которые столь же часто изображают мужские половые органы, как и женские, есть много таких, которые относятся преимущественно или почти исключительно к одному полу, и таких, из значений которых известно только мужское или только женское. Пользоваться продолговатыми предметами в качестве символов женских половых органов и полыми (ящика-ди, коробками и т.п.) в качестве символов мужских — фантазия не позволяет.

Не подлежит сомнению, что склонность сновидения и бессознательной фантазии пользоваться сексуальными символами в бисексуальном смысле обнаруживает архаический характер, так как детству различие полов остается неизвестным и оно приписывает обоим полам одни и те же половые органы.

1 2 3 4 5 6 7